Сяргей Шапран (№35)

Сяргей Шапран

_____________________
«Езуіт Сеўрук травіць пісьменьніка з сусьветным імем».Старонкі кнігі пра В. Быкава. (Працяг)

Працяг.
Пачатак
у № 6 (25),
і №1-6 (26-31),
№1-3 (32-34).
Часопісны
варыянт.

Як успамінаў сам Васіль Быкаў, у Менску ён нейкі час жыў у гатэлях, пакуль Андрэй Макаёнак, «надзіва мяккі, кампанейскі чалавек, надзейны і верны таварыш»¹, не пазваніў у ЦК КПБ А. Кузьміну. Пасьля сустрэчы з апошнім Быкаў у вельмі хуткім часе атрымае ордэр на кватэру па вуліцы Танкавай (зараз імя Максіма Танка)². Праўда, сам Аляксандр Кузьмін распавядаў аб гэтым трошкі інакш: «И вот Быков засобирался из Гродно, очень его звали в Москву. А тут на даче подходит ко мне секретарь Союза писателей Иван Петрович Шамякин и говорит: «Быков уехал из Гродно куда-то в отпуск. У меня лежит его заявление с просьбой предоставить в Минске однокомнатную квартиру. Не знаю, давать ход заявлению или нет». Я говорю: давай сюда заявление. Приехал в Минск — и сразу же к Петру Мироновичу Машерову. Объяснил: через неделю возвращается из отпуска Быков, потеряем такого писателя. Тот, не раздумывая, написал резолюцию председателю Минского горисполкома: «Выделить 3-комнатную квартиру в течение одной недели». Вызываю председателя, он говорит: или старую квартиру надо давать, или на Танковой новая будет, но через две недели. Ладно. Забираю его с собой, поехали на Танковую. Долго подбирали, да и не готовы еще квартиры были. Через друзей попросил передать Быкову, чтобы по приезде зашел в ЦК. Василь Владимирович пришел агрессивный, решил, видно, что по гродненскому конфликту разговор будет. Продемонстрировал мне, как сам писал, что такое «атака с ходу». Я выслушал, потом ордер перед ним положил. Он увидел и сразу умолк. Растерялся. Потом спрашивает: «Зачем трехкомнатная?» Говорю: рабочий кабинет вам нужен, двое сыновей, если придут, разместить где-то надо, ну и спальня. Причем я-то знаю, что квартиры еще нет. Открываю стол и выкладываю перед ним путевку на семь дней […] на Нарочь. Говорю: вернетесь, сразу в квартиру заселитесь. И Быков согласился. В общем, не переманили его в Москву, а сколько наших талантов туда ушло…»¹.
У гэты час да Быкава прыязджае Ірына Міхайлаўна Суворава. «Блізячыся да пенсійнага ўзросту, Ірына нічога не чакала, ні на што не разьлічвала і з выгляду заставалася амаль ранейшай дзяўчынкай-падлеткам, абыякавай да жыцьцёвых дабротаў, — Гаўрошкай, як яна сама сябе называла. Тое было праўдай, як я пасьпеў пераканацца пасьля, яна доўга заставалася бескарысьлівай, па-маладому імклівай»², — напіша пасьля Васіль Уладзіміравіч.
У Менск пісьменьнік прывозіць новую аповесьць — «тое апошняе, што напісалася ў труднай і блаславёнай Горадні. «Пайсьці і не вярнуцца» вырасла з апавяданьня на тэму складанасьці спрадвечнай зьявы — каханьня. Асабліва ў пераломны ці канфліктны перыяд жыцьця, калі ад каханьня да нянавісьці сапраўды адзін крок. Аляксей Карпюк, прачытаўшы аповесьць, не ўхваліў яе, нават прасіў не друкаваць […]»³. Аднак твор гэты будзе апублікаваны ўжо 1978 г. — у «Маладосці» (№ 3, 4) і ў часопісе «Нева» (№ 5; пер. аўтара). З гэтай нагоды аўтар паведаміць Лазару Лазараву: «Вышла наконец «Нева» с повестью, ленинградцы молодцы, я их люблю за то, что они особенно не лезут ни в систему образов, ни в язык и бережно правят, так, чуть-чуть. Кажется, в повести ничего не переиначено, и за то им спасибо»⁴.
Між іншым, Юрый Бондараў напіша Быкаву: «Повесть хороша, глубока, ты остался верен своей манере и это прекрасно: идешь, не оглядываясь на критиков, опираясь на свой талант. Два дня — и целая жизнь двух людей, два дня предельно острого драматизма, муки выбора (а не выбор ли первого и последнего шага определяет главное в судьбе), муки сомнений, «преступления и наказания».
Таких Антонов я видел в сорок первом и сорок втором, таких Зосек всю войну. А впрочем (я говорю об Антоне), суть предательства связана не только с войной. Предательство — древнейший человеческий поступок, в сердцевине которого заложены расчет и смерть. Расчет подкреплен здесь надеждой, смерть здесь сидит даже в удаче. В повести снег, ветер, мороз, пустые поля, неприютность — ты заставляешь меня мерзнуть, испытывать сырую влагу в сапогах, цепенеть от смертельной усталости — все это создано тобой отлично. Ты точно выбрал время: начало зимы, еще все неустойчиво в природе, но уже холодно, снегопады, студеные непогоды.
Зачем я это пишу тебе, мастеру? Казалось бы, надо было написать: спасибо за удовольствие, опять обрадовал, Василь, своей страстной искренней прозой, своей верностью прежнему себе. Но… наверное, я неисправим: умение и мастерство вызывают желание говорить о них — нет, черт возьми, без талантливой литературы туговато было бы самому водить перышком по бумаге»¹.
Сярод жа крытыкаў аповесьць выкліча спрэчкі — адныя будуць пісаць: «Повторение пройденного», другія ў адказ — «Нет, восхождение!»²; адныя скажуць: «Быков против Быкова», іншыя — «Быков верен Быкову»³. Пазьней Міхась Тычына падвядзе вынік тых спрэчак: «Праблема «свае супроць сваіх» пастаўлена ў дадзеным выпадку настолькі востра, што крытыка паспяшыла заявіць пра крутыя зьмены ў пазіцыі самога аўтара: «Быкаў супроць Быкава».
Аднак гэта быў рух углыб характару, сітуацыі, праблемы — на месца Сахно і Брытвіна, антычалавечая сутнасьць якіх была навідавоку, зьявіўся Рыбак, жыцьцёвая пазіцыя якога ўжо вымагае каментарыяў і інтэрпрэтацыі, і, нарэшце, Галубін»¹⁴…
У 1980 г. Быкава чакае яшчэ адна дзяржаўная ўзнагарода — 19 верасьня Указам Вярхоўнага Савета БССР «за вялікія заслугі ў развіцці беларускай савецкай літаратуры» яму прысвойваецца ганаровае званьне народнага пісьменьніка Беларускай ССР⁵. З гэтай нагоды Ігар Дзядкоў напіша ў сьнежні: «Поздравляю Вас с присвоением звания Народного писателя Белоруссии. Это неплохо; им труднее будет с Вами справиться, если им захочется это сделать»⁶. Да таго ж пачынае выходзіць чатырохтомны Збор твораў, у прадмове да якога Дзьмітрый Бугаёў пісаў: «Народны пісьменьнік БССР Васіль Быкаў належыць да самых папулярных сучасных пісьменьнікаў не толькі ў беларускай літаратуры, але і ў маштабах усёй савецкай краіны. Яго кнігі, сумарны тыраж якіх даўно перавысіў некалькі мільёнаў экземпляраў, з вялікай ахвотай і задавальненьнем чытаюць людзі пажылога ўзросту — былыя франтавікі, ветэраны Айчыннай вайны і моладзь ад школьнікаў да студэнтаў, якія часта аддаюць перавагу гэтаму пісьменьніку перад усімі іншымі, прафесійныя літаратары і тыя, хто па сваёй працоўнай дзейнасьці да літаратуры ня мае непасрэдных адносінаў»⁷.
У тым жа годзе выходзіць кніга Ігара Дзядкова «Василь Быков: Очерк творчества» (М.: Советский писатель). Алесь Адамовіч пісаў аўтару дасьледаваньня: «Прочел я Вашего Быкова. С бо-ольшущим удовольствием! Это все тот будто бы Быков — по общей оценке. За последние годы проторили дорогу мы с глубокими колеинами. (Так звучит по-белорусски «колея».) Но Вы в нее не завалились колесами, как-то по-свежему пошли. У Лазарева хорошо рассмотрена система повестей. (Да и я этим занимался.) Это надо было сделать, чтобы «собрать» Быкова. Но потом кто-то должен был заново разобрать и снова вглядеться в каждую вещь в отдельности. И еще раз — поподробнее — все увидеть.
Больше всего меня поразило, как Вы вдруг обнаружили, обнажили интересный быковский феномен: многое, что другого писателя просто убило бы напрочь — даже выспаренность кое-где, неточность, незаглубленность психологическая — для Быкова это будто и не опасно. Что-то есть у него важнее этого, на чем он и держится. Вот бы до конца разгадать. Вы (или после Вашей книги кто-то) — вот бы пошли за этим вопросом до конца. Что-то там нас ждет. Что-то очень интересное.
Но Вы уже прошли значительную часть пути к Быкову — с этой, никем не обследованной стороны. Очень, очень меня это заинтриговало.
Да и в целом книга что надо. Умная, честная, читается. И то самое, редкое сейчас — точное нравственное чувство»¹.
Сам жа Быкаў у лютым 1981 г. аддзячыць Дзядкову:
«Дорогой Игорь Александрович,
спасибо Вам. И за внимание, за книгу, за Ваш честный ум и горячее сердце. Книгу я слегка просмотрел, но буду читать внимательно, однако уже скажу, что согласен со всем решительно. Я это понял давно, еще когда прочитал несколько Ваших первых рецензий. Вы — редкий талант, потому что умный и не ленивый. И любите литературу. О себе скажу только, что я тоже шел в ней от любви к ней, шел слепо, но вроде бы куда-то вышел, несмотря ни на что. Просто хотелось немножко правды после многих лет полу-, недо-[правды], а то и просто лжи.
Сердечно обнимаю Вас,
дорогой мой критик! Ваш — Василь Быков»².
І іншым разам:
«Я прочитал обе книги, о первой мне говорить трудно, т. к. о себе можно только слушать, как ученик слушает учителя в школе, не возражая. Наверное, все так и есть, исключая разве что чрезмерность комплиментов, а что касается недостатков, то со стороны виднее. Вам скажу только (не многим и не часто я говорю это), что я очень скромного мнения о своих писаниях и часто (а прежде и еще чаще) немало удивляюсь, за что их хвалят. Если я написал что-нибудь стоящее (1-2 повести), то не в силу таланта и умения, а скорее с наскока, не зная, как это делается у умных писателей, и куда-то угодил. Потому что умные, поднаторевшие знали больше и могли бы написать куда как лучше, но не написали: ясно понимали о последствиях. Я же не понимал и совался туда, куда другие не совались, не будучи дураками. Вот и весь секрет некоторых моих успехов.
М[ожет] б[ыть], и еще одно — мне с детства противна игра, ложь, притворство. Этого я не умею»³.
Між іншым, яшчэ ў жніўні 1979 г., калі ня стане К. Сіманава, Дзядкоў занатуе ў дзёньніку: «Константину Симонову нужно отдать должное: его развитие в послесталинские годы отмечено благородством. Его военные романы, дневники, его работа на телевидении («Солдатские мемуары»), его гражданское поведение — все это вместе представило его народу как крупную личность. Попытки алексеевых, стаднюков и других умалить значение этой личности, заместить его, Симонова, как военного писателя собою всегда выглядели жалко. Беда, что крупное исчезает, остается мелкое и норовит укрупниться любым путем, любой ценой. […]
На кого надежда в нынешней литературе? На Быкова, на Абрамова, на Трифонова, на Залыгина. На кого еще здесь, в России? Потомки легче примирятся с тем, что какой-то художник был далек от общественных страстей и нужд, современникам такое дается хуже. Да и случись большой художник, ему многое бы прощалось, да нет его. А эти со своим тощим талантом, да и с талантом ли? — со своим лебезеньем пред властью, со своими мелкими страстями хотят, чтобы их чтили и возвышали. Это Олегу Михайлову все едино, про кого сочинять: про Бунина или про Стаднюка. Каково-то Бунину от такого соседства. Нет уж, лучше надеяться на таких, как Быков и Абрамов, тут есть художническая независимость и порядочность, а это безмерно дорого»¹. І ўжо ў 1986-м: «…надо бы помнить о главном, соединяющем — о верности себе в творчестве, в книгах, а тут, пожалуй, Быков чист как редко кто. И репутация его, судя, к примеру, по внелитературной периодике, по упоминанию его имени в статьях нелитераторов, — велика»². Дарэчы таксама будзе заўважыць, што па сьведчаньні С. Баруздзіна, Канстанцін Сіманаў сам аднойчы прызнаўся: «Я многаму вучуся ў Быкава. Вучуся, як пісаць вайну…»³.
У гэты час, здаецца, зьнікае забарона на публічнае прызнаньне літаратурных заслугаў Васіля Быкава, добрае слова пра яго зьяўляецца ў друку ўсё часьцей. Напрыклад, Рыгор Барадулін напіша ў лютым 1980 г.:
«Васіль Быкаў чалавек справы. На вайне ваяваў на перадавой. Пасьля вайны працаваў таксама на перадавой лініі жыцьця. Ён не шукаў славы. Сама знайшла яго слава, слава сусьветная, слава трывалая і законная.
Нібы на судзе, пакляўся франтавік, на чые пагоны ня густа падаў дождж зорак, перад памяцьцю загінуўшых таварышаў, перад аднаакопнікамі гаварыць праўду і толькі праўду. Быкаўская праўда вайны суровая і чэсная, бо яна сьмелая і мужная.
«З цэлым народам гутарку весьці», — марыў вялікі паэт славянства Янка Купала. Васіль Быкаў гаворыць сёньня са сьветам, з народамі ўсіх пяці мацерыкоў, бо практычна перакладзены на ўсе мовы нашай планеты.
Васіль Быкаў — пісьменьнік народны ў самым пачэсна-адказным значэньні гэтага слова. Ён з вартасьцю прадстаўляе Беларусь паўсюль.
На якіх бы нарадах ці сімпозіумах ні ўдзельнічалі беларускія літаратары, ім заўсёды даводзіцца чуць з добрай зайздрасьцю прамоўленае: «Ваш Васіль Быкаў».
Прыгадваецца, як аднойчы ў Маскве тонкія знаўцы мастацкага слова казалі: «Любая літаратура можа называцца еўрапейскай і сталай, маючы аднаго Васіля Быкава». […]
Можна і хочацца шмат гаварыць пра Васіля Быкава як пра чалавека сьціплага ў вышэйшай ступені, крыху замкнёнага, паглыбленага ў сябе, негаворкага. Нешматслоўны ён і ў творах. Як артылерыст, з вайны яшчэ захаваў звычку ашчаджаць снарады, а болей старацца паражаць цэль»⁴.
Са словам пра сябра выступіць і Генадзь Бураўкін:
«Так что же это такое — Василь Быков как явление нашей литературной и общественной жизни, ибо каждое крупное литературное явление обязательно становится и явлением общественным, обязательно так или иначе, очевидно или подспудно, воздействует на духовное развитие современника? Где истоки и причины и широкой популярности его произведений, и тех горячих критических схваток местного значения, которые нередко вспыхивают вокруг них? Ответить на это не просто, ибо Быков — писатель сложный, писатель, к которому я всегда отношу слова Леонида Леонова, сказанные им в адрес Достоевского: не факты, а человеческие личности интересуют его, интересуют как воплощение его представлений о человеке и человечности, о человеке во времени. Показывать, исследовать человека во времени — какая это огромнейшая задача, какой это художнический риск и какой это в конце концов святой долг перед временем и перед людьми! […]
Думаю, что вот где разгадка своеобразности Василя Быкова, так сказать, кодовый ключ к секретам его популярности. Максимализм, нравственный и эмоциональный максимализм писателя не может не импонировать человеческой совести, которая, несмотря на все катаклизмы и причуды двадцатого столетия, живет как надежда и зарука совершенствования человечества, как гарантия его развития.
Быков к тому же — писатель очень открытый. В этом и его счастье, и его беда. Он не скрывает своих взглядов, своих симпатий и антипатий […], не уступает своим «противникам» ни пяди позиций. Солдатское чувство своей правоты помогло ему устоять после всех тех ударов, которые порой заслуженно, а чаще несправедливо, но зато всегда очень больно и неожиданно, наносили ему — с самыми, казалось бы, высокими побуждениями — его рассерженные критики.
Быков — писатель очень современный. Не столько даже по манере письма, по мастерству, сколько по исходным позициям. Да, он весь в войне […]. Да, он войною мерит и судит людские суьбы и характеры, события и устремления. Но и войну он мерит и судит нашим днем и никогда не занижает критерии, ни на мгновение не позволяет себе прислушаться к тому, рожденному трусами и хапугами, циничному лозунгу-пожеланию: «война все спишет». Ничего не списала и не спишет война. […]
Безусловно, нравственные идеи, которые служат основой почти всех повестей В. Быкова, выглядели бы сентенциями, если б они не были подтверждены знанием жизни, не были выведены замечательным талантом с почти физически осязаемой достоверностью. По мастерству психологического анализа, по емкости и органичности образного мышления в современной советской литературе немного равных Быкову. Писатель словно заставляет читателя не просто познать, что такое труд и быт войны, а вместе с его героями проползти по кровавым бороздам битв, глотая пороховой дым и обдирая руки об осколки, спиною чувствуя черное дыхание смерти и всем существом своим закрывая жизнь. Тут он беспощадный реалист, и для него важно не только, как вели себя на грани жизни и смерти люди, но и где они были, что они видели, слышали. Будничность войны, будничность смерти, «спокойные» и точные детали ее впечатляют в книгах Быкова чрезвычайно. […]
Я был бы несправедлив и неискренен, если бы сегодня, оглядываясь на немалый уже литературный путь Быкова, сделал вид, что был он ровным и усыпанным цветами признания. Нет, были, конечно, у него, как это довольно часто случается с талантами яркими и не похожими на выработанные стереотипы, и минуты отчаяния, и обида непонимания, и ожидание успеха. Были. И не так уж давно, чтобы начисто забыть об этом. Были и ретивые критики и интерпретаторы, чьи дубины крошили без разбору все. Были и трусливые коллеги, которые в сторонке вздыхали, безучастно наблюдая за очередной «экзекуцией». Но были и верные друзья […].
Солдаты иногда меняют оружие. Быков тоже поменял автомат на писательское перо. Но солдатом остался. И будет им. До конца»¹.
Аднак быкаўскі лёс нават і ў гэтыя гады выглядае бясхмарна шчасьлівым толькі на першы погляд. Насамрэч валтузьня вакол пісьменьніка — хай народнага і неаднойчы лаўрэата — адбываецца цяпер усё больш закулісная, не такая гучная і таму ня бачная; адной рукой улада раздавала пернікі, а ў другой традыцыйна трымала бізун. Дырэктар выдавецтва «Мастацкая літаратура» Міхал Дубянецкі невыпадкова занатуе ў дзёньніку ў студзені 1982 г.: «…Васiль Быкаў — сапраўды вялiкi пiсьменьнiк нашага часу. Ён мае нямала афiцыйных савецкiх рэгалiй […]. Праўда, тут… ёсьць «невялiчкi» нюансiк: усе рэгалii i годнасьцi надаюцца яму ўладамi не ад душы, а каб прыручыць яго i паказаць сьвету, што Быкаў зусiм не перасьледуецца за свае адметныя эстэтычныя прынцыпы, за свой адметны гуманiзм, якi не кладзецца ў рамкi традыцыйнага тупога сацрэалiзму. Яму нiколi не давяралi нават найменшай кiруючай пасады»¹. Наогул, вяршыні быкаўскай службовай «кар’еры» — сакратар Гарадзенскага абласнога аддзяленьня СП БССР (1971-1978), дэпутат Гарадзенскага Саветуа дэпутатаў працоўных (1963-1965; 1973-1977), дэпутат Вярхоўнага Савету БССР (1978-1990) і з 1989 г. народны дэпутат СССР. Веніамін Каверын напіша ў 1981 г.: «Профессиональные писатели, назначенные секретарями, начинают писать хуже, чем прежде, — знатность обязывает! Талантливого Василя Быкова насильно сделали секретарем, вельможей, отбив от него самых близких, самостоятельно мыслящих друзей, — и опозорив их. Он сам рассказывал мне об этом. Но он упрям и не изменился»². А Лазар Лазараў прыгадае: «Когда Василь стал депутатом (по писательской «курии»), ему и в голову не приходило пробиваться к трибуне, он вообще ни одной сессии не досидел до конца — заболевал — не дипломатически, а в самом деле заболевал и уезжал домой. «Я не могу слушать, что они говорят, смотреть, как они по команде партруководства единодушно голосуют», — рассказывал он мне (сидеть ему по территориальному принципу приходилось в белорусской делегации, которая почти вся поголовно была коммунистической — партийные и государственные чиновники)»³.
Пра адзін характэрны ў гэтым сэньсе выпадак распавядзе ў сваім дзёньніку Ігар Дзядкоў. У Маскве праходзіў VII зьезд Саюзу пісьменьнікаў СССР⁴. «Быков выступал на второй день съезда. В Минске его выступлением (текстом) никто не интересовался. Но то ли в первый день съезда, то ли накануне Быкова тронул за локоток зав. сектором Цека А. Беляев и попросил разрешения посмотреть текст речи. Были сделаны пометки против двух абзацев (снять!) и предложено было упомянуть «Малую землю» Брежнева. В гостинице «Россия» мы читали эту речь с пометкой, где следует сделать вставку. Помеченные абзацы Быков снял, но про «Малую землю» не упомянул. Я был уверен, что Беляев ничего ему не скажет; он, Беляев, сделал свое дело, посоветовал, и если с него спросят, то и он спросит. Мне казалось, что тут была своего рода перестраховка, усердие на всякий случай. Но я ошибся: в перерыве Беляев подошел к Быкову и сказал, что он напрасно не последовал его совету. Быков стал объяснять, что он не нашел места, где можно было бы сделать эту вставку, а Беляев повторил свое бесстыдное «напрасно»⁵.
І вельмі красамоўныя прыклады з пасьляслоўем Валянціна Аскоцкага да кнігі «Дожить до рассвета» (М.: Известия, 1979) і з кнігай Лазара Лазарава «Василь Быков: Очерк творчества» (М.: Художественная литература, 1979). У першым выпадку з часткі тыражу па распараджэньні ўсё таго ж Ул. Сеўрука лісты з упамінаньнем «Мёртвым не баліць» проста выдзіраліся⁶. В. Аскоцкі пасьля прыгадае: «Стремясь хоть задним числом «заступиться» за «Мертвым не больно», я привел в статье слова Твардовского о правде, которая непременно останется, когда все минется, и сопроводил их эзоповым рассуждением о том, что по прошествии стольких — уже почти 15-ти — лет пора бы эту повесть, ни разу не издававшуюся после журнальной публикации, перечитать заново, непредвзято, без сиюминутного, как поначалу, раздражения. Вычитал верстку, подписал сверку, дождался сигнала и, умиротворенный, уехал в отпуск. Возвращаюсь через месяц — обухом по голове: книга задержана, отпечатанный тираж свозится в Москву и из послесловия выдираются абзацы. Те самые, где о «Мертвым не больно»¹.
У гэтай сувязі Валянцін Дзімітрыевіч піша наступны ліст:
25 июня 1979 г.
Директору издательства
«Известия»
тов. Баланенко Ю. И.
Многоуважаемый Юрий Иванович!
Тщательно взвесив все обстоятельства, которыми вызвана задержка с выходом в свет полного тиража книги избранных повестей Василя Быкова «Дожить до рассвета» (Библиотека «Дружбы народов»), я пришел к единственно возможному для себя решению отказаться от публикации своего послесловия к этой книге. Мотивы, побудившие меня после долгого обдумывания принять такое крайнее решение, состоят в следующем:
1. Книга задержана по причине насильственного изъятия из послесловия двух страниц текста. Изъятие этих страниц произведено не только без моего согласия, но даже без моего ведома […]. Причины же, которые вынудили издательство и редакцию пойти на столь решительные меры, связанные и с большими материальными убытками, и с несомненным нарушением норм авторского права, мне не известны до сих пор.
2. В результате свершившейся акции создалась ситуация, которую не назовешь иначе как чрезвычайной. Часть отпечатанного тиража с первоначальным текстом послесловия поступила к подписчикам, часть задержана на складе в целях изъятия соответствующих страниц и не доступна настолько, что мне отказано в получении даже аторского экземпляра, часть еще будет допечатываться с купюрами в послесловии. Будучи не в силах воспрепятствовать таким не зависящим от меня действиям, я неизбежно оказываюсь в ложном, двусмысленном положении. После того, как написанное мною послесловие было принято редакцией журнала «Дружба народов» и вплоть до сигнального экземпляра книги ни на каком уровне не вызвало ни единого замечания, неожиданное и необъяснимое изъятие из него двух страниц создает текстуальные разночтения, которые могут служить поводом для окололитературных кривотолков и тем самым уронить мое профессиональное достоинство критика, скомпрометировать меня политически и нравственно как литератора.
3. Все происшедшее со мной поневоле роняет также тень на уважаемого, авторитетного писателя, чье творчество пользуется заслуженным признанием самых широких читательских кругов и, как известно, отмечено Государственной премией СССР. Сознавая это, я не считаю себя вправе задерживать издание хорошей и нужной книги […].
Таковы главные соображения, которые продиктовали мне решение отказаться от публикации послесловия вообще. В сложившейся чрезвычайной ситуации это единственный способ оградить от возможной компрометации себя самого и одновременно не дать оснований для нездоровых сенсаций вокруг имени писателя или его отдельных произведений. […]
С уважением — В. Оскоцкий. […]²
У выпадку ж з кнігай Лазара Лазарава ад аўтара патрабавалі «снять из книги главу, где речь идет о «Мертвым не больно». Иначе книгу не выпустят». «Такого рода вивисекция после визы Главлита — даже по тем «вегетарианским» временам все-таки была историей из ряда вон выходящей, — прыгадваў Л. Лазараў. — Я отказался: «Пусть не выходит!»¹.І дадасьць пазьней, адказваючы на пытаньне, ці сапраўды ён быў гатовы ахвяраваць кнігай з-за разьдзелу з «Мёртвым не баліць»: «Действительно был готов. Это была не первая моя книга, и презирать себя, покорившись властям, у меня не было никакого желания».
У сувязі з гэтымі двума выпадкамі цэнзарскага самавольства Быкаў накіруе ліст асабіста сакратару ЦК КПСС М. Суславу:
Уважаемый М[ихаил] Андреевич!
В 1966 г. в жур[нале] «Н[овый]М[ир]» была опубликована моя повесть «М[ертвым] не б[ольно]», посвященная небольшому эпизоду В[еликой] О[течественной] В[ойны]. Вскоре в газете «Правда» с рецензией на нее выступил молодой тогда критик В. Севрук. Я не буду здесь дискутировать с оценками автора статьи, это дело прошлого, хотя должен отметить, что и до этой статьи и после нее в печати появлялось множество различных мнений по поводу повести, велась полемика, делались литературоведческие попытки анализа идейной стороны и худ[ожественной] структуры повести. По существу они не прекращались все годы, прошедшие после опубликования повести.
Но вот, как мне стало известно, наконец появился офиц[иальный] запрет на всякое печатное упоминание о повести. Из моей книги, вышедшей в изд[ательстве] «Известий», где содержится литературный разбор повести, принадлежащий критику В. Оскоцкому, выдираются страницы, посвященные анализу этой повести, книги других критиков (как, напр[имер], Л. Лазарева) без объяснения причин задержаны в производстве. Я как автор повести, авторы книг и статей о ней находятся в недоумении — что случилось? Как понимать такое столь волевое вмешательство в лит[ературный] процесс и планируемую на многие годы вперед издательскую практику. Единственно ли намерением монополизировать давнюю оценку молодого тогда критика, а ныне ответств[енного] работника ЦК КПСС тов. Севрука или, возможно, более серьезным намерением относительно повести.
Поскольку я не смог получить ответ на данный вопрос ни у одной из низших инстанций, обращаюсь к Вам, уважаемый М[ихаил] А[ндреевич]. Вы бы нашли возможность ответить мне по данному вопросу².
Аднак, па словах В. Быкава, зварот «в высокие инстанции» будзе пакінуты без наступстваў:
25 июля 1979 г.
Валя, дорогой дружище!
Посылаю тебе две книги, к которым ты приложил свою руку. К сожалению, история второй книги еще не закончилась, как мне сказал Володя Б[огомолов], привезший ее, половина тиража все еще в переработке: выдирают два листа из послесловия и вместо них вклеивают один. Твое письмо директору изд[ательства] оставлено без последствий. Мое обращение в высокие инстанции тоже. Севрук свое указание проводит дотошно.
Ну да что делать!
Будь здоров, дружище, работай.
Обнимаю — твой Василь. […]³

У гэтай сувязі В. Аскоцкі распавядзе ў лісьце да пісьменьніка:
«…всю эту неделю меня разыскивало изд[ательст]во «Известия». Была встреча с директором. Принял хорошо и уважительно. Первая фраза:
— В[алентин] Д[митриевич], я полностью согласен с Вашим письмом…
И еще была одна фраза симптоматичная в ходе разговора:
— Вы, наверное, помните, что «Известия» поддерживали Быкова в самое трудное для него время…
Итог разговора: количество экземпляров, в которых произведена выдерка, составляет ничтожный процент по отношению к тиражу. Указание выполнено только формально […], чтобы в случае чего можно было показать: вот, пожалуйста, сделано… […]
Баруздин прямо сказал, что считает, пора прекращать конфликт. Или, по крайней мере, не раздувать.
Я в этом пока что не уверен.
Не утаю: хотелось бы довести дело до такого конца, чтобы Севруку дали по рукам (хотя мы об этом никогда не узнаем, как выразился Баланенко¹). Ведь есть, за что давать: за превышение полномочий, за злоупотребление служебным положением, за руководство личными мотивами… Или я слишком «романтик»?..
Как бы там ни было, я очень рассчитываю на ответ тебе², который может привести к результатам куда большим, чем мой или Лазаря [Лазарева] ропот.
Статья в «Неве»³, о которой я тебе говорил, опубликована в № 7 […]. «Крамольный кусок», вернее, первая часть его, там сохранился (с Твардовским). Но странное дело: все о «Мертвым не больно», даже беглые упоминания названия, снято. А ведь в сверке, которую я подписывал, все было на месте. Значит, сокращали после. Отзвук ли это московской истории или независимо от нее — не знаю. Одновременно с письмом тебе посылаю запрос в «Неву».
И еще: я ведь впервые прочел сегодня свое послесловие к молодогвардейской книжке⁴, которую до сих пор и в руках не держал, а сверку мне читать не давали: был, кажется, в отъезде. Так вот: в моем перечне твоих повестей были и «Мертвым не больно», и «Атака с ходу». На каком этапе выхода книги они сняты, кем и почему — понятия не имею. […] Ведь в данном случае и вовсе глупо: сказать, что написано тобой 14 повестей, а назвать только 12. Тоже мне, уравнение с двумя неизвестными…»⁵.
Толькі праз пятнаццаць гадоў Валянцін Аскоцкі даведаецца пра сапраўднага віноўніка той езуіцкай экзекуцыі над быкаўскай кнігай, пра што і распавядзе ў сваіх успамінах:
«— Нарвался? Не надо было дразнить, — корил тогдашний сотрудник «Дружбы народов» из отдела критики.
Обескураженный, анализирую нелепую ситуацию. Если сигнал книги был, тираж печатался и развозился, значит, цензура «под затуманенным именем Главлита» (А. Солженицын) тут ни при чем. А кто при том? Скорее всего, тот, кто поставлен надзирать за Главлитом. Поставлен же, всем известно, В. Севрук.
Но то были предположения, догадки. Подтверждение — еще 15 лет спустя — принес 1994 год, когда на очередную Международную конференцию «КГБ: вчера, сегодня, завтра» вынесли тему цензуры. С одним из докладов выступил бывший руководитель Главлита В. Солодин. Перечислил писателей, которых его ведомство, послушно исполняя указания Старой площади и Лубянки, читало в лупу. Василя Быкова назвал среди первых. В перерыве я подошел к докладчику:
— Напрягите, пожалуйста, память. И вспомните такой случай…
Напрягаться не пришлось: случай запомнился.
— Так от кого же исходило распоряжение задержать книгу? Ведь вы в Главлите ее подписали?
Не я назвал В. Севрука — мой собеседник. И тут же добавил, что в силах журнала и издательства было ослушаться. Не захотели…
Неверно: ослушались. Методом саботажа. Выдирку запретных абзацев произвели для отвода начальственных глаз лишь в пятой примерно части 220-тысячного тиража, а остальные четыре пятых оставили нетронутыми. Так и хранится у меня с той поры книга в двух экземплярах. В одном нумерация страниц нормальная порядковая. В другом сдвоенная, через дефис: 661-662, 663-664. Есть и третий экземпляр, с автографом Василя: «…на память об одной книжной истории».
Книгу в «известинском» составе дважды переиздавали в республиках — на Украине и в Молдавии. И оба раза запрашивали мое согласие сохранить послесловие. Я соглашался, но, не раскрывая карт, лукаво предупреждал: по недосмотру издательства, подтверждаемому сдвоенной нумерацией страниц, в части тиража выпало несколько абзацев, поэтому переводить послесловие просил бы по полному тексту. В ответ получал вежливые разъяснения: перевод сделан, книга сдана в набор, вносить текстовые дополнения невозможно «по техническим причинам». Допуская, что разгадав мое лукавство, издатели тоже лукавят, подумывал о демарше: не снять ли послесловие? Запросил мнение Василя. Он написал: действуй, как считаешь нужным. Поостыв и поразмыслив, решил: как бы там ни было, главное — не мои рассуждения о прозе Василя Быкова, а сама его проза, тормозить ее издания я не вправе…»¹.
Між іншым, Сеўрук быў прычынай і таго, што пад пагрозай аказаўся выхад кнігі Лазара Лазарава, які пазьней напіша: «Видно, после этого [пасьля расправы над кнігай В. Быкава з пасьляслоўем В. Аскоцкага. — С. Ш.] Севрук приказал устроить массовую облаву, и наткнулись на мою подписанную в печать книгу, — последовало распоряжение руководству «Художественной литературы» и здесь проделать то же самое. Я пошел к моему бывшему главному редактору, он стал одним из секретарей писательского правления и курировал критику. В эту историю он не захотел вмешиваться, но дал мне совет, оказавшийся дельным: обратиться в отдел культуры к Беляеву, который был заместителем заведующего этим отделом и занимался делами литературы. Не питая никаких надежд, я позвонил Беляеву. К моему удивлению, он меня на следующий день принял. Выслушав, сказал: «Мы ничего об этом не знаем, с нами это не согласовывалось». Я понял, что к Севруку он не испытывает приязни. Спросил меня: «Вы можете сократить из этой главы страницу?» Я понял, что это на тот случай — вдруг возникнет между отделами конфликт, — можно будет тогда сказать: мы с автором поработали. «Попытаюсь», — сказал я. «А я, — сказал он, прощаясь, — постараюсь вам помочь...» И свое обещание, за что я ему благодарен, выполнил.
Когда книга, хотя и с опозданием, все-таки вышла, я рассказал эту историю Василю. Мы посмеялись, — неприятности, которые нас счастливо миновали, потом часто кажутся нам смешными. Василь мне сказал: «Видишь, я тебя вежливо предупреждал, чтобы ты не ввязывался в эту историю, будешь, как я, хлебать всякой дряни». Действительно, когда я написал ему, что у меня возникла идея написать о нем книгу, он, словно предчувствуя, что меня может ждать, предостерег: «Ты пишешь, что собираешься писать обо мне книгу, и это известие не скажу чтобы обрадовало, скорее озаботило, словно ее писать не тебе, а мне самому. Но в деле этом есть несомненный прок, а именно — наверное, мы лишний раз с тобой встретимся — в Москве или здесь, в Гродно. И это благо»¹…
Але яшчэ больш дэманстратыўна свае сапраўдныя адносіны да Быкава ўлада прадэманструе тады, калі той жа Міхал Дубянецкі паставіць пытаньне пра выданьне аповесьці «Мёртвым не баліць» асобным выданьнем ці ў Зборы твораў. Перагаворы з сакратаром ЦК КПБ па ідэалогіі Аляксандрам Кузьміным вядуцца ў некалькі захадаў, але канчатковае паразуменьне дасягаецца толькі ў дні прысваеньня Быкаву званьня «народны пісьменнік БССР» — вырашана, што аповесьць будзе ўключаная ў 3-ці ці 4-ты том быкаўскага Збору твораў.
У той жа дзень Дубянецкі віншуе Васіля Уладзіміравіча з прысваеньнем званьня народнага пісьменьніка і адначасова паведамляе: «Кніга «Мёртвым не баліць» будзе выдадзена! Чакаю рукапіс»². Як успамінаў Дубянецкі, пасьля некаторай паўзы Быкаў стаў дзякаваць, папытаў, як гэта здарылася, сказаў, што лепшага падарунку даўно ўжо ня меў. І ўжо праз пару дзён перакампанаваў два апошнія тамы — «Мёртвым не баліць» паставіў у 3-ці.
У лістападзе 1981 г. карэктуру адпраўляюць у Галоўліт БССР, і ў хуткім часе Дубянецкі атрымлівае дазвол на друкаваньне аповесьці, аднак кіраўнік Галоўліту А. Маркевіч просіць дазволу «выправіць у адным месцы разважаньні Васілевіча пра статус у СССР савецкіх грамадзянаў, што трапляюць у палон да немцаў і, з другога боку, пра адносіны немцаў да сваіх ваеннаслужачых, якія пабылі ў савецкім палоне». Маркевіч даводзіць: «Атрымліваецца, Міхась Фёдаравіч, што немцы больш гуманна ставіліся да сваіх, чым мы да сваіх. У нас, згодна з загадам, здавацца нельга было ў палон, а трэба было канчаць самагубствам. А немцы нават і не пыталі ў сваіх, дзе былі і што рабілі». Аднак Дубянецкі, спасылаючыся на тое, што гэта не зьяўляецца вызначальным у творы і што, дарэчы, у Ч. Айтматава ў апошнім рамане пра гэта сказана мацней і не ў адным якім-небудзь месцы, выступае супраць праўкі. Але дазвол на друкаваньне ўсё роўна ёсьць. Праўда, як занатоўвае М. Дубянецкі, «здарылася тое, што і павінна было адбыцца. А. А. Маркевіч, адной рукою даючы дазвол, другой набраў нумар свайго маскоўскага шэфа Раманава. Увёў таго ў курс справы. Той зьвязаўся з У. М. Сеўрукам і атрымаў каманду забараніць. І машына закруцілася»³.
18 лістапада Дубянецкаму тэлефануе галоўны рэдактар выдавецтва «Мастацкая літаратура» С. Андраюк — старшыня Дзяржкамдруку М. Дзялец загадаў спыніць 3-ці том Быкава ў вытворчасьці. Прычына: выдаваць «Мёртвым не баліць» забараніў Галоўліт СССР. Але Дубянецкі ідзе ва-банк: просіць перадаць Дзяльцу, што ўсе пытаньні гэтага тома пакідае за сабою, і патрабуе ад сваіх супрацоўнікаў фарсіраваць выпуск тома.
Праз два дні званок начальніка Галоўлітуа Маркевіча: Сеўрук забараніў выпуск аповесьці катэгарычна, ён, Маркевіч, адказвае за тое галавой і партбілетам. Затым — званок ад старшыні Дзяржкамдруку Дзяльца — выданьне «Мёртвым не баліць» спыніць! Дубянецкі вырашае аслухацца, але праз гадзіну новы званок ад Дзяльца — спыніць выданьне аповесьці загадаў ужо сакратар ЦК Кузьмін. М. Дубянецкі занатоўвае: «Прымаю таблетку нітрагліцэрыну і… іду ў спальню. Цяпер ужо, калі так хутка здаўся і адступіў Кузьмін, чорную справу завершаць і без мяне. […]
Не перахітрыў. Надта іх багата супраць мяне аднаго. І ў іх улада, а ў мяне — толькі сумленьне, патрыятызм ды крыху кемлівасьці. А што гэта перад такой жалезабетоннай уладаю? Што рабіць? Зламалі? Зьнішчылі? Галаву, як электрычнасьцю, пранізала думка: «Тэлеграму Зімяніну!» Пабег да пісьмовага стала. Хуценька зрабіў накід: трэба пасьпець, каб сёньня ж легла на стол Міхаілу Васільевічу, бо наперадзе два выхадныя — субота і нядзеля. Атрымалася вялікая — 130 словаў — інфармацыя пра падзею; міжнародны асьпект; ацэнка падзеі; ацэнка твору; просьба. […]
Пачатак: «Толькі што, пад націскам Сеўрука У. М…» Узмацняю міжнародны асьпект. Дадаю, што за мяжою выдаўцы ўжо ведаюць аб падрыхтоўцы 3-га тома Васіля Быкава з аповесьцю «Мёртвым не баліць». Узмацняю ацэнку ўчынку Сеўрука. Мацней афармляю просьбу. Замест «ратуйце становішча» пішу: «Выратуйце, калі ласка, значную духоўную каштоўнасьць ад сярэдневяковага кастра, а нашую выдавецкую практыку — ад ганебнага слупа». Апошнія два словы пераправіў на «…ад ганьбы»…
23 ноября 1981 г.
Срочная. Москва. ЦК КПСС.
Товарищу Зимянину М. В.
Глубокоуважаемый Михаил Васильевич.
20-го ноября вечером по указанию тов. Севрука В. Н. в Минске на завершающей стадии прекращено издание 3-го тома Собрания сочинений народного писателя Белоруссии, депутата Верховного Совета Республики, лауреата Государственных премий СССР, БССР Василя Быкова из-за содержащейся там повести «Мертвым не больно». Повесть опубликована «Новым миром» и «Молодостью», во многих странах вышла книгой. На всех международных встречах издатели, особенно соцстран, упрекают нас, почему этой книги нет на родине Быкова. Эти упреки, к счастью, как нам казалось, были уже сняты. Нам, маловерам, показывалась подписная корректура тома. Решение тов. Севрука В. Н. объективно носит антисоветский, противозаконный, реакционный характер. Об этом недоумии уже знает весь интеллектуальный Минск. Значит, узнает и весь мир. Дорогой Михаил Васильевич, спасите, пожалуйста, значительную духовную ценность от средневекового костра, а нашу издательскую практику от позора. Повесть талантлива, полностью отвечает духу соцреализма, если его понимать здраво, а не вульгарно-социологически.
С искренним уважением и верой в победу разума директор издательства «Мастацкая литаратура» Дубенецкий Михаил Федорович.
На препроводительной записке к телеграмме резолюция: «Т. т. Тяжельникову Е. М., Шауро В. Ф.
24.XI.81 г. М. Зимянин»¹.

Быкаў прыгадваў: «Бедны і наіўны, нягледзячы на свой партыйны вопыт, Міхал Хведаравіч, на што ён спадзяваўся! Я распавёў пра выпадак з вайны, калі адзін з паліцаяў расстрэльваў групу землякоў, сярод якіх быў ягоны стрыечны брат. Паліцай быў добры чалавек і як для брата зрабіў выключэньне — падаслаў яму ў магілку сьвежага хвойнічку. Усё ж брат… Дубянецкі мне не паверыў, сказаў: вось убачыце, яны свой загад адменяць. Трэба пачакаць адказу»². «Чудак человек! Искал бы управу на Севрука сразу и прямо у самого Севрука: телеграмму-то ему спустили, и не кто иной, как он, вел расследование. И провел так, что директора оно вынудило оставить работу, довело до инфаркта, после которого он так и не поднялся. Ради незамутненной «чистоты» идей за ценой не стояли. И платили не только втридорога, возмещая издательские убытки, но и тем, что деньгами не измеряется, — жизнями людей»¹.
Дарэчы, гісторыя з тэлеграмай пасьля стала амаль што легендай, і калі пра яе згадвалі, звычайна пісалі не іначай, як наступным чынам: «М. Дубенецкий послал телеграмму Суслову и Зимянину: «Иезуит Севрук травит писателя с мировым именем Василя Быкова»². У 1990 г. і А. Адамовіч, прыгадваючы гэтую гісторыю, пісаў: «И какой был скандал, на всю республику, когда честнейший Михаил Федорович послал телеграмму «самому Суслову», в которой Главному инквизитору сообщал, что у него работает «иезуит Севрук, травящий Быкова» (слова из телеграммы)»⁴⁶. Між іншым, Сеўрук нічога не аспрэчваў, толькі ў адным месцы паправіў А. Адамовіча: «Из статьи узнал я, что являюсь «многолетним изнуряющим бесом», а также «иезуитом». Последняя кличка из телеграммы на имя, кстати, М.В.Зимянина, а не М. А. Суслова. Но в ней я был заклеймен и как «антисоветчик» — тогда, в 1981 году, требовался именно такой ярлык»³.
26 лістапада Дубянецкаму тэлефануе Быкаў: «Трэба сустрэцца». Ён выказвае намер таксама паслаць у той жа адрас тэлеграму, а можа, нават і сакратару ЦК КПСС М. Суславу. І дадае, што калі не атрымаецца, дык ён сам спыніць Збор твораў на 2-м томе. Дубянецкі такое рашэньне ўхваляе, але ўжо на наступны дзень Быкаў паведамляе: як стала яму вядома, крыж на аповесьці «сваёй жорсткай рэзалюцыяй безапеляцыйна паставіў» яшчэ ў 1966 г. сам Суслаў, таму «ў такой сітуацыі нічога не застаецца, як праглынуць пілюлю», — ён згодны выдаваць 3-ці том без «Мёртвым не баліць». М. Дубянецкі занатуе: «Можа, гэта і правільна. Інакш зламалі б, зьнішчылі б яго, і сьвет страціў бы творцу. Таму я і не абвінавачваю Васіля Быкава». Але Васіль Уладзіміравіч усё-такі зьвернецца да Зімяніна, аднак, як пасьля ён засведчыць на чарнавіку ліста да сакратара ЦК, «каб не пакідаць сьлядоў, Зімянін адказаў па тэлефоне праз ЦК КПБ: нет!»⁴.
Москва, ЦК КПСС
Зимянину Михаилу Васильевичу
Уважаемый Михаил Васильевич!
В связи с прекращением издания моего Собрания сочинений в Минске сообщаю, что в его третий том включен белорусский вариант повести, переработанный и отличный от русского, опубликованного «Новым миром» в 1966 году и подвергшийся критике в печати. Белорусский вариант в печати не критиковался, так как не содержал многих моментов русского, которые в течение пятнадцати лет с такой настойчивостью преследуются тов. Севруком через Главлит, сделавшим почти невозможным печатное выражение других мнений и оценок повести нежели те, что были даны самим тов. Севруком в его известной статье и кандидатской диссертации. Тем не менее эти иные оценки существуют и выражены печатно во многих десятках статей и монографий авторитетных советских авторов, не считаться с которыми могут лишь люди, считающие систему команд и запретов единственно возможным методом управления литературой.
С уважением
Василь Быков, народный писатель Белоруссии⁵.
1 сьнежня забраць рукапіс злашчаснай аповесьці аўтара просіць Кузьмін. Аднак праз два дні Дубянецкі занатоўвае: «А 23-й гадзіне Васіль Быкаў паведаміў мне па тэлефоне пра паварот нашай справы ў Маскве на лепшае: «Аповесць выдаць, «падгабляваўшы», дзе трэба. Зьмясціць пажадана ў тым жа трэцім томе, каб не была заўважана замінка. З галавы дырэктара выдавецтва не павінен упасьці ніводзін волас. Пра яго тэлеграму не распаўсюджвацца; яе проста не было». І заслуга ў тым — Аляксандра Трыфанавіча Кузьміна. Што ж датычыць Сеўрука, дык быццам бы яго адхілілі ад далейшага разбору гэтай справы.
Такое рашэнне будзе прынята пасьля звароту ў ЦК КПСС загадчыкаў двух аддзелаў — прапаганды і культуры:
30 ноября 1981 г. Секретно
В белорусском издательстве «Мастацкая литаратура» готовится к изданию Собрание сочинений лауреата Государственной премии СССР писателя В. Быкова. Издательство и автор включили в Собрание сочинений повесть «Мертвым не больно».
Эта повесть была опубликована в 1966 году только в журналах «Маладосць» и «Новый мир» и вызвала обоснованную критику со стороны литературной общественности за дегероизацию событий Великой Отечественной войны и другие серьезные идейные просчеты.
Отделы пропаганды и культуры ЦК КПСС докладывали по этому вопросу ЦК КПСС (записка от 15.IV.1966 г.). В записке отделов отмечалось, что в повести с неверных идейных позиций отображены события Великой Отечественной войны. Она заполнена желчными описаниями беззаконий и преступлений, якобы чинившимися в рядах действующей Советской Армии.
В соответствии с поручением отделов ЦК КПСС газеты «Правда» и «Красная звезда» опубликовали статьи, в которых повесть расценивалась как творческая неудача автора. Аналогичные критические статьи были в белорусской партийной и литературной печати. С 1966 г. данное произведение отдельным изданием не выходило.
Учитывая это обстоятельство, а также принимая во внимание, что В. Быков в своем творчестве в настоящее время не допускает подобного рода ошибки, полагали бы возможным поручить ЦК КП Белоруссии совместно с Госкомиздатом СССР рассмотреть вопрос о целесообразности включения повести «Мертвым не больно» в собрание Сочинений писателя, имея в виду вышеуказанные критические замечания.
Просим согласия.
Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Зав. Отделом культуры ЦК КПСС
Е. Тяжельников В. Шауро
На документе помета: «Согласиться. М. Зимянин, М. Суслов, А. Кириченко, И.Капитонов, Б. Пономарев, К. Русаков, В. Долгих, К. Черненко»¹.

Аднак праз тыдзень «новая» навіна: выпуск аповесьці забаронены канчаткова. Яшчэ праз шэсьць дзён — ёсць рашэнне... дазволіць. Але твор трэба «дапрацаваць», у прыватнасці, як прапануе кіраўнік Дзяржкамдруку Дзялец, аўтар не павінен рабіць з Сахно здрадніка — каб ня кідаць цень на органы… Вельмі красамоўная размова адбываецца ў гэтай сувязі паміж М. Дубянецкім і М. Дзяльцом, пра што і пакіне запіс Міхал Фёдаравіч:
«— Я ня думаю, што гэта ўжо канчатковае рашэньне, — нарэшце вымавіў ён [М.Дзялец. — С. Ш.] здаўленым голасам. — Гэтую аповесьць нельга выправіць. Яна наскрозь антысавецкая. Апрача чэкіста Сахно, ён жа (В. Быкаў. — М. Д.) увёў туды і былога старшыню ваеннага трыбуналу. І таксама ў адмоўным плане. Значыцца, Быкаў ня бачыў тады і ня бачыць цяпер карыснасьці органаў чэка.
— А нашто так абагульняць, Міхаіл Іванавіч? — устаўляю я. — Пра карысьць ці некарысьць ён нідзе не пісаў. Ён стварыў два канкрэтныя вобразы. Адмоўныя. І только ўсяго.
— І только ўсяго?! — раптам, справіўшыся з сабою, выкрыкнуў ён. — А тое, што гэтыя органы стаяць на пярэднім рубяжы нашай барацьбы, гэта ўжо ня мае значэньня?! Як наша моладзь глядзела б на чэкістаў пасьля прачытаньня такога, выбачайце, твора? Ён што, пры тваёй дапамозе хацеў распачаць у літаратуры абстрэл органаў? А зрэшты, ня ён хацеў. Гэта ты яго, Быкава, прымусіў прынесьці табе гэтую аповесьць для апублікаваньня. Мы ж яе не ўключалі ў прасьпект чатырохтомніка! Якая ідэя цябе прывабіла ў гэтых «Мёртвых»?
— Таленавітасьць твора прывабіла, Міхаіл Іванавіч, — вырашыў я, нарэшце, уклініцца ў гэты маналог. — А тое, што чэкісты стаяць, як вы сказалі, на пярэдніх рубяжах, дык, можа, скажаце, хто на задніх? І каго можна заўсёды крытыкаваць, а каго — ніколі? Асабіста я не лічу, што чэкістаў трэба вывесьці з-пад крытыкі.
— Вось нават як: «Ён ня лічыць», — з нейкай нібы грэблівасьцю ўставіў старшыня.
— Ды ў свой час ім ужо дасталося ў літаратуры, — працягваю я. — І Васіль Быкаў не распачне сваёй аповесьцю абстрэлу іх. Напішы ён крыху раней яе, скажам, недзе да 1964 году, дык аповесьць, напэўна, ня трапіла б у такі цэйтнот…
— Я зьбіраюся да Аляксандра Трыфанавіча, — рэзка спыніў мяне Дзялец. — Я раскажу яму пра тваю пазіцыю!»
…У чэрвені 1982 г. Ігар Дзядкоў напіша ў лісцье да Быкава: «В нашей цензуре меня спрашивают: «А что такое «Мертвым не больно» Быкова? — «Вещь-то давняя, — говорю им, — Вам-то теперь что?» А они объясняют: «В новейшей инструкции повесть упоминается как вредная и к изданию запретная».
Потом-то я сообразил, что это, вероятно, отзвук минской попытки издать повесть в Собрании сочинений.
Все беспокоятся, тревожатся, боятся! Десятилетия проходят — все боятся». І атрымае адказ: «Кажется, Ваши главлитчики окажутся правы — с «М. не б.» вряд ли что выйдет, придется вместо нее готовить новую мою повесть. Но и с ней еще не известно, как обернется в этом смысле. Вот так и живем»¹.
Толькі ў лістападзе 1982 г. Міхал Дубянецкі падпіша да друку 4-ты том з «Мёртвым не баліць». Праўда, перад тым беларускі Галоўліт «папросіць» выкінуць споведзь былога камандзiра дванаццацi загiнуўшых штрафных рот. У гэты дзень Дубянецкі занатуе ў дзёньніку:
«Нарэшце падпісаў да друку чацьвёрты том В. Б. з «Мёртвымі». Галоўліт пасьля маёй гістарычнай сустрэчы з А. А. Маркевічам ня стаў больш прыдзірацца, але ўсё ж «папрасіў» ад нас адну ахвяру — выкінуць увесь апошні абзац на старонцы 176 (у першай карэктуры ёй адапавядала старонка 148).
Вось гэты абзац:
— Што глядзiш? Асуджаеш? Так? Асуджаеш? Дванаццаць на дзьвесьце, думаеш, дзе? У зямлi. I думаеш, злачынцы? Дудкi! З палону папрыбягалi. Ня ўседзелi да канца вайны. Во! Хто сёньня ў героях? Брэсцкая крэпасьць i так далей! А я чацьвярых з Брэсцкай крэпасьцi на Сандамiрскiм закапаў. Во? Тады не пыталiся, як у палон здаўся. Пыталiся, чаму не застрэлiўся. Ясна? Ты, чыгуначнiк! — амаль абразьлiва заканчвае ён.
[…] Зьвязваюся з Аўтарам. Хутка абмеркавалi сiтуацыю. Абодва ледзь не шакiраваны «шчасьлiвым» канцом справы. Дамовiлiся пагадзiцца (а куды дзенешся?), папрасiць пакiнуць толькi пачатак (пяць словаў) i канец (шэсьць словаў) гэтага абзаца»¹.
Сам жа пісьменьнік прыгадае пасьля:
«…Кузьмін сказаў, што трэба ў аповесьці нешта перарабіць, хаця б для прыліку памяняць словы, ці што? Тое дасьць падставу паведаміць у Маскву, што аўтар грунтоўна перапрацаваў твор. Я трохі падзівіўся наіўнасьці Аляксандра Трыфанавіча, але зрабіў так, як ён раіў, — трохі пачысьціў стыль. І праўда, аповесьць у такім выглядзе (надта, дарэчы, зьнявечаным пасьля шматлікіх рэдагаваньняў) і была надрукаваная ў апошнім томе майго Збору твораў. На гэты раз Сеўрук ня мог дамагчыся свайго і адступіў […]»².

* * *
Дарагi Васiль Уладзiмiравiч сардэчна вiншую з завяршэньнем выданьня цудоўнага чатырохтомнага збору твораў апошнi яго том надрукаваны цалкам i выпушчаны ў сьвет шчыра жадаю новых творчых iмкненьняў i iх шчасьлiвай рэалiзацыi = М. Дубянецкі³.
Вялікай зьяваю ў літаратурным жыцьці рэспублікі было завяршэньне намі выданьня чатырохтомніка Збору твораў выдатнага пісьменьніка сучаснасьці Васіля Быкава. Гэтым выданьнем мы раз і назаўсёды спынілі розныя сьпекуляцыі замежных сваіх апанентаў, што, маўляў, у славутага Быкава ёсьць забароненыя ў яго краіне творы. Цяпер усе мастацкія творы Васіля Быкава выдадзеныя. Гэты Збор твораў — новая, вышэйшая прыступка і ў нашай выдавецкай практыцы⁴.
Працяг будзе.